Ночной сторож слышал звук молота, причем, даже два раза, по его утверждениям. Это было очень странно, хотя на счетчике ударов, который всегда после работы устанавливали на ноль, стояла цифра два. Тем не менее Элен настаивала на том, что она только раз включила молот, и это было лишним доказательством ее безумия.
Комиссар Шара вначале сомневался, действительно ли жертвой стал мой брат. Но в том не могло быть никакого сомнения. Во-первых из-за большого шрама, идущего от колена к бедру, который Андре получил после взрыва снаряда во время отступления в в 1940 году. Во-вторых, отпечатки пальцев левой руки трупа совпадали с отпечатками, найденными в лаборатории и на личных вещах брата в его доме.
К лаборатории приставили часового, и на следующий день прибыло несколько официальных лиц из министерства авиации. Они рылись в его бумагах, забрали кое-какие приборы и перед отъездом сообщили комиссару, что самые интересные документы и приборы уже уничтожены.
Полицейская лаборатория Лиона, одна из самых известных в мире, сообщила, что голова Андре в тот момент, когда ее раздавил молот, была завернута в бархатную ткань, и я сразу же узнал в нем коричневую скатерть со стола в лаборатории брата. На нем он обычно обедал, когда не мог отлучиться из-за работы.
После нескольких дней в тюрьме, Элен перевели в психиатрическую лечебницу для умалишенных преступников. Мне доверили племянника Анри, мальчика шести лет — вылитого отца, и в конечном итоге я стал его опекуном и наставником.
Элен была одной из самых тихих пациенток лечебницы. К ней разрешали приходить, и я навещал ее по воскресеньям. Пару раз меня сопровождал комиссар, и позднее я узнал, что он и сам иногда бывал у Элен, но нам не удалось получить от нее никаких сведений. Казалось, невестка стала ко всему безразличной. Она редко отвечала на мои вопросы и еще реже — на вопросы комиссара. Большую часть времени Элен проводила за шитьем, но самым любимым ее занятием стала ловля мух. Она их внимательно рассматривала, затем отпускала в целости и сохранности.
Только однажды с ней случился приступ буйства, скорее даже нервный срыв, как сказал доктор, который сделал ей для успокоения инъекции морфия. Это случилось, когда Элен увидела, как медсестра расправлялась с мухами.
На следующий день после припадка, комиссар Шара пришел ко мне.
— У меня странное ощущение, что в этом кроется разгадка всего дела, господин Деламбр, — сказал он.
Я не стал спрашивать, откуда ему известно о припадке Элен.
— Не понимаю вас, комиссар. Бедная госпожа Деламбр могла проявить неожиданный интерес к чему угодно. Вам не кажется, что мухи — просто случайный предмет ей бреда?
— Вы действительно думаете, что она сошла с ума?
— Дорогой комиссар, я не понимаю, как в этом можно сомневаться. А вы разве сомневаетесь?
— Не знаю. Что бы ни говорили доктора, мне кажется, что у господин Деламбр рассудок работает очень четко… Даже когда она ловит мух.
— Допустим, вы правы, но как тогда вы объясните ее отношение к сыну? Такое впечатление, что Элен не считает его своим ребенком.
— Я тоже об этом думал. Может быть, она пытается его защитить. Может быть, боится мальчика или ненавидит его…
— Что-то я вас не понимаю, дорогой комиссар.
— Вы заметили, например, что она никогда не ловит мух в присутствии мальчика?
— Нет. Но если поразмыслить, вы совершенно правы. Да, это странно… И все же я не понимаю.
— Я тоже, господин Деламбр. И опасаюсь, что мы никогда не сможем понять, если только ваша невестка не поправится.
— Врачи считают, что нет никакой надежды.
— Не знаете, проводил ли ваш брат опыты на мухах?
— Наверняка не знаю, но, кажется, нет. А вы не спрашивали у людей из министерства авиации? Им известно все о его работе.
— Спрашивал, но они посмеялись надо мной.
— Ясно…
— Счастливчик — вам хоть что-то ясно, господин Деламбр. А мне нет. Надеюсь, когда-нибудь разберусь…
— Дядя, скажи — мухи долго живут?
Мы только, что пообедали, и по установившемуся между нами обычаю, я плеснул Анри немного вина, чтобы он обмакнул в него бисквит.
Если бы племянник не наблюдал так внимательно за тем, как наполняется бокал, мой вид бы напугал его.
Впервые мальчик заговорил о мухах, и я вздрогнул при мысли, что комиссар Шара мог находиться здесь с нами. Представляю блеск в его глазах, когда бы он ответил вопросом на вопрос племянника:
— Не знаю. А почему ты спрашиваешь, Анри?
— Потому что я снова видел муху, которую искала мама.
Только отпив из бокала Анри, я понял, что он ответил на мои мысли вслух.
— Значит, мама ищет муху…
— Да, ищет. Муха немного выросла, но я все равно ее узнал.
— Где ты видел эту муху, Анри? И как узнал?
— Сегодня утром на твоем столе, дядя Франсуа. У нее голова белая, а не черная, и странные лапки.
Все более и более входя в роль комиссара Шара, но пытаясь остаться невозмутимым, я продолжал:
— А когда увидел ее впервые?
— В тот день, когда уехал папа. Я поймал муху, но мама заставила меня выпустить ее, а потом захотела, чтобы я снова поймал ее. Передумала… — Пожав плечами, как обычно делал мой брат, добавил: — Женщины.
— Думаю эта муха давным-давно умерла, и ты ошибся, Анри, — сказал я, вставая из-за стола и направляясь к двери.
Но выйдя из столовой, тотчас помчался по лестнице в свой кабинет. Мухи нигде не было.
— Я совсем разволновался, что мне отнюдь не свойственно. Анри только, что доказал: Шара действительно был ближе к разгадке, чем мне казалось.
— И тут я подумал — не знает ли Шара намного больше, чем говорит. А Элен? На самом ли деле она сошла с ума? Во мне росло странное и ужасное чувство… Чем дольше я размышлял, тем сильнее убеждался в правоте комиссара: Элен пытается избежать наказания!
Что же послужило причиной такого злодейского преступления, что к нему привело?
Мне приходили в голову все те же бесконечные вопросы, которые Шара задавал Элен, иногда нежно, как медсестра, пытающаяся успокоить больного, иногда строго и холодно, иногда выкрикивая их в негодовании. Элен отвечала лишь на некоторые, всегда спокойно и тихо, никогда не обращая внимания на тон вопроса. Хотя и оцепеневшая, она казалась совершенно разумной.
Начитанный, изысканный, хорошо воспитанный Шара был не просто умным полицейским, но и отличным психологом с поразительной интуицией: выдумку или ложь он чувствовал нутром. Он поверил тому немногому, что сказала Элен. Но оставалось еще слишком много вопросов, на которые она вообще не отвечала, а они были самыми прямыми и важными.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});